За кулисами

Sathur

Я сижу в Зале-не-имеющем-времени, уменьшенном до размеров комнаты. Я не знаю, зачем нахожусь здесь. Если бы время было, то я бы его теряла. Хотя... что время, как не условность?

Зеркало распахнулось портьерами теней, и в Зал вишневым мороком выплыл тот, чье имя было — Разрушитель. Но он не похож на разрушителя, скорее — на сумасшедшего творца. Он стряхивает с плеч мантию цвета огня и мрака и устало опускается в кресло. Огромные призрачные крылья синеватыми сполохами разметались за резной спинкой.

— Большого дурака я свалял, — наконец распарывает молчание колокольный голос Разрушителя, — что подрядился на этот Цикл на Землю на должность Вселенского Зла!

— Не говори, — вяло отвечаю я. Что-то он слишком раздражен, бедняга. А, понятно... — вот и мантия дымом пропахла... опять жгли кого-нибудь. Как надоело! — я едва не взвыла от скуки. — Когда ваши думают начать?

Разрушитель понял, о чем я.

— Года два на подготовку — и начнем. Мне тоже надоел этот театр. Так что чем раньше...

— Да, но еще тысячу лет... — неосторожно напоминаю я.

— Знаю, — голос его становится пустым, как божье небо. — Хозяин написал плохой сценарий, пьеса трещит по швам, а за театральной мишурой — ничего...

— Я это вижу.

— Да, ты. Но Хозяин не хочет видеть. Тщеславен, как все бездарные писатели. Зато у него — главная роль. А мне отвел самую ничтожную. Мой удел — быть паяцем в финале пьесы, рычать и извергать пламя в бессильной ярости. А ведь я далеко не бессилен.

— Я знаю, Сет, — кивнула я. Он повернул ко мне изможденное тонкое лицо и улыбается примирительно, с полунаклоном головы.

— Не называй имен...

Мы долго молчим, думая каждый о своем, потом я говорю:

— Ты можешь изменить сценарий вопреки воле Хозяина?

— Незачем, — ответ Разрушителя тяжело рухнул на пол, разлетелся острыми брызгами алюминиевой боли. Безнадежность осколками запуталась в крыльях. — Люди к этому не готовы.

— Тогда скажи, ты и правда намерен торчать в серном озере, окруженный воющими и вопящими грешниками, — во веки веков? — я едва не добавила "аминь".

— Разумеется, нет, — жесткий медный смех рассыпался и въелся в черные перья следом за болью. — Спектакль закончится, декорации снимут и уложат в сундуки... Я слишком далек от того, что происходит на Земле в этой пьесе.

— А твои ученики? Люди?..

— Какие ученики?! Не было у меня никогда... Представляешь, — он все смеется солнечной полынью, — они придумали себе Учителя и назвали его — мной!

— Хотела бы и я...

— Но ведь ты меня не слушаешь! — вдруг перебивает он, оборвав смех. — А я давно говорю тебе: пиши свой сценарий! Мне непонятна твоя роль в пьесе Хозяина, тебя вообще там нет. Ты пришла по своей воле — тогда кто тебя держит?! Пиши, у тебя богатая фантазия, хотя ты еще мало видела.

— Вот именно. Опыта нет, к тому же, — знаешь? — я жуткая идеалистка...Да и труппу мне не набрать. Ведь ты ко мне не пойдешь?

— Я больше не хочу играть. Это мой последний спектакль.

— Брось! Это просто никудышная пьеса. Я собираюсь внести коррективы в сценарий.

— Пиши свой — это лучше.

— А ты?

Он не отвечает. Молчание веет холодной сыростью могилы.

— Зачем же все это нужно?! — наконец не выдерживаю я.

— Мне лично ничего такого не нужно, — спокойно откликается он.

— Тогда кому?

Молчание.

— И что нужно тебе? Тебе лично?!

— Не знаю так же, как и ты. Забудь обо всем...

— Да... Я забуду обо всем...

Зал тонет в густом мареве тумана, сумрак выплетается белесой паутиной. Больше молчание ничем не нарушается. Седые вечности плывут мимо, но здесь — времени нет, и нет суеты. Здесь, за кулисами Земли, — только Молчание.